Иранское кино

Невоможно, невозможно нам понять друг друга до конца. В этом — загвоздка. Мужчины и женщины, пролетарии и буржуа, отцы и дети, ESTJ и INFJ – не могут. А уж страны и подавно. Например, когда смотришь иранское кино, то осознаешь, что между нашими культурами лежит пропасть непонимания, — контекст жизни смещает восприятие. То, что должно служить неприметным фоном, нагло выпирает наружу, заслоняя заложенный режиссером смысл. Возможно, я смотрю иранский фильмы также, как какой-нибудь нью-йоркец смотрит “Морозко”. В сказке он видит хоррор, а в Настеньке — больную аутизмом девушку. Вот и я как баран смотрю на экран, не в состоянии прочесть культурный код фарси. Но, кто знает, быть может, в этом заложено мое преимущество, “преимущество косого взгляда”? Быть может, посмотрю, посмотрю, и увижу то, что ни Маджиди, ни Махмальбаф в своих работах и не ждали показать. Вот и славно.

Первое, что бросается в глаза в иранских фильмах – отсутствие у героев чувства юмора. Не то, что юмора — нет, нет — привычной для нас речевой игры, нет — риторики речи. Сейчас без речевой игры не обходится ни один сетевой форум, да и в нашей повседневной жизни без нее — никак. У нас ведь как: если видят дурака, то — “еще один умник выискался”, если уродца, то “красавец идет”, если задротыша, то “амбал прибежал”. У персов, все — не то. Если, холодно, то холодно. Если старшно, то страшно. Если юноша как, например, Хуссейн в фильме Аббаса Киорастами “Через оливы”, хочет очаровать персиянку то, он ходит за ней по пятам и заунывно гундит весь фильм, терпеливо расказывая, какой он хороший.

Отсюда вытекает главная черта иранского кинематографа, черта, которую отмечают многие зрители и критики: “Невинность”. Невинность — первое слово, которое ассоциируется с иранским кино. “Миг невинности”, “Вкус вишни”, “Осама”, “Через оливы”, “Дети небес”, “Цвет рая” буквально дышат невинностью, нежностью и беззащитностью. “Невинностью” своих картин иранцы растопили сердца бывалых критиков на кинофестивалях в 90−е и, тем самым, снискали себе всемирную славу. Почти во всех кинолентах главные герои – дети или подростки. Преодолевая океан жизни, в бедности и тесноте, в трудах и в невзгодах персидские отроки хранят невинность восприятия жизни, и посредством этого “хранения” дарят окружающим сострадание. Невинность настолько порой захлестывает, что переходит в неловкость, в стыд своего стыда. В этом отношении замечателен эпизод из “Вкуса вишни” Аббаса Киоростами. Эпизод, снятый скрытой камерой. Солдат-новобранец, не в силах преодолеть своего смущения, теряется в паутине слов, стесняясь своей неловкости. Вы никогда не испытывали прелести молчания, когда никто не может начать разговор первым? Учитывая то, что многие фильмы — полудокументальны, что сняты скрытой камерой, что актеры – непрофессионалы, порой трудно понять, является ли невинность свойством иранского кино, в частности, или свойством персидской культуры вообще.

Еще одной чертой иранского кино… Впрочем, прежде чем о ней рассказать, я остановлюсь на сюжете “Вкуса Вишни”. Некий господин Баади рассекает предместья Тегерана на “Ленд Ровере”, предлагая за гонорар всякому встречному-поперечному бедянку кое-какую работенку. В чем она заключается, не объясняет. Встречные-поперченые сильно смущены. Посылают господина Баади подальше. Наконец, ему удается уломать молодого солдата сесть в машину. По дороге Баади “колется” и рассказывает о желании наложить на себя руки. Для самоубийства он вырыл на склоне холма ямку, где намерен заснуть навеки, выпив пригоршную снотворного, как только зайдет солнце. Ему нужен, однако, помошник, который должен на следующее утро удостовериться, жив ли Баади. В случае удачного летального исхода помошник должен закопать его тело. Несмотря на веские доводы самоубийцы молодой боец, улучшив момент, убегает стремглав в персидскую даль.

Баади продолжает рыскать по пыльным проселкам. Там он подбирает студента медересе из Афганистана и так же пытается уговорить последнего выполнить работу могилищика. Однако, молодой богослов, напирая на цитаты из Корана, тоже отказывается от затеи, несмотря на награду, которая составляет аж 200 тысяч иранских тугриков!

Наконец, Баади подбирает турка-таксидермиста. Пожилой турок соглашается на дело сразу же, поскольку он — преподаватель, широко мыслящий интеллигент все-таки, и поскольку, его дочь больна лейкимией. Несмотря на данное обещание, таксидермист начинает отговаривать Баади от суицида. Он предлагает ему вернуться в Тегеран по другой, более длинной, но и более живописной дороге. Пейзаж незаметно меняется. Вместо багульника на сопках все чаще мелькает зелень деревьев. Таксидермисту удаеться все-таки пробить брешь в решимости Баади. Он расказывает историю из свой жизни, когда будучи еще молодым человеком, он попал в плен невзгод и решил повеситься. Будущий таксидермист отправился в шелковичную рощу. Повесится решил на дереве, но веревка оборвалась и пока он с ней копошился, невзначай вкусил шелковицу. Она ему понравилась, что сидя на дереве, он так увлекся его дивными плодами, что стало уже смеркаться. Вкус ягоды, вечерняя зарница и далекий детский смех вдруг навсегда перевернули его сознание. Он решает жить дальше. Рассказ турка смутил Баади…но “мужик сказал — мужик сделал”. Педали назад крутить поздно. Баади возвращается на холм, ложиться в ямку. Ничего не делает. Напряжение нарастает. Вместо засушливого дня — раскаты грома и капли дождя. Баади смотрит в небо. Его вид в могиле потрясяет. Чем же кончится борьба жизни и смерти? Что победит?

…Яркое солнце. Утро. Щебет птиц. Съемочная группа и актеры в том числе, весело балагурят под звуки блюза. Все — живы. Рота солдат семенит в дали. С одной стороны, зритель чувствует себя жертвой обмана. С другой стороны, с чувством глубокого удовлетворения издает вздох облегчения. В битве добра и зла, в схатке жизни и смерти, блистательную победу одержало искуcство. Киорастами окончательно решает гамлетовский вопрос “быть или не быть”, сняв фильм “Вкус вишни”. Таким образом он убежал от смерти: “Быть!!! Сок шелковицы течет по небу.

“Вкус вишни”. Оценка – 7.7 балла

Итак, другой чертой иранского кино является…как-бы сказть точнее, “зеркальность” что-ли, то есть – кино, завернутое в кино. Сей хитрый прием — не изобретение иранцев, но именно они повторяют его с маниакальной настойчивостью из фильма в фильм.

“Через оливы” того же Киорастами вообше выстроен по принципу матрешки: это — кино о том, как снимается кино о том, как снимается кино. Здесь “вымысел” и “реальность” переплетаются настолько сильно, что образуют плотный клубок. В городок на севере Ирана после землятрясения, унесшего десятки тысяч жизней, приезжает съемочная группа. Актеров набирают только среди выживших местных жителей. На главные роли приглашены юноша и девушка — Хуссейн и Тахаре. Они играют молодую пару, которая заключила брак на 5−ый день после катастрофы. В ходе съемок выясняется, что бездомный, но честный Хуссейн неоднократно и тщетно сватался к богатой, но неприступной Тахаре. Ее богатая семья, да и сама Тахаре, отвергла притязания бедолаги Хуссейна. Однако, землятрясение уравняло жителей Бама. Ни у кого ничего не осталось. Родители Тахаре погибли под руинами дома.

Выясняется, что личные отношения самодеятельных актеров мешают съемкам. В частности, Тахаре не желает отвечать на реплики Хуссейна согласно сценарию. К показному неудовольствию, но к явной радости режиссера закадровые отношения “актеров” выходят на первый план. Граница между зазеркальем и реальностью стирается. Именно, закадровые отношения и плетут ткань сюжета. Забавно, что “в реальности” юный любовник сдувает с Тахаре пылинки, а в “фильме” застаяляет молодую жену искать свои ботинки. Когда же “режиссер” предлагает Хуссейну вместо умницы Тахаре жениться на дремучей, но симпатичной селянке, Хуссейн отвергает эту идею с негодованием, ссылаясь “на идиотизм деревенской жизни”, хотя сам вышел из народных глубин. Точно также как и незабвенный Бальзаминов Хуссейн доказывает режиссеру, что бедные должны жениться на богатых, а богатые на бедных.

Съемки закончились. Хуссейн плетеся за Тахаре через оливиковый лес, бубня о любви, но Тахаре неприступна как линия Маннергейма. Камера берет общий план. Юноша и девица удаляются киллометра на полтора в даль. Их фигуры превращаються в две белые точки. На горизонте две точки вроде как сливаются в одну. Потом одна из белых точек начинает стремительное движение обратно. Вот такая вот эротика по-персидки.

Я бы не сказал, что “Через оливы” мне понравился. Cкажу даже, скорее не понравился. В этой киноленте во всей красе проявляется, на мой взгляд, слабость иранского кино. Повторюсь, на мой взгляд. При всей содержательной глубине иранским фильмам не хватает выразительных средств. Лично мне страшно не хватает музыки и эмоций, столь свойственных, например, кино югославскому. В иранском кино весь смак — в неожиданной смене темпоритма. В полуповороте голове, в дуновении ветра, в смене пейзажа. Без этого фильм превращается в натюрморт. Сюжетный прием “фильма-в-фильме”, блестяще использованный Киорастами во “Вкусе вишни”, в “Оливках” выглядит тоскливым и нудным, поскольку размазан ровным слоем по всему пространству сюжета.

Поэтому “Через оливки” получает 4.0

Ярче всего описывает диллему любви-нелюбви к иранскому кино две вещи Маджида Маджиди — “Дети небес” и “Цвет рая”. Если к первой ленте у меня довольно прохладное отношение, то вторую я обожаю. В “Детях небес” главные герои — брат и сестра, ребята октябрятского возраста. Брат теряет сестрины туфли, что для бедной тегеранской семьи – беда. Желая скрыть пропажу от взрослых, дети меняются поношенными кедами, превозмогая невзгоды судьбы. При этом им приходится бегать как угорелым по переулкам города. В конце концов, брату улыбнулась удача. Он участвует в забеге вместе с сотнями других детей. Предел его мечтаний – третье место и приз — новенькие кроссовки. Собрав всю волю в кулак, брат выходит на финишную прямую тертьим, но из-за подлой подножки соперника, вынужден нагнать группу лидеров на самой финишной ленточке. В куче-мале бедолага невольно финиширует первым. Школа ликует, телевидение снимает, тренер фотографируется, мальчик плачет.

Пока “Цвет рая” для меня — самый сильный иранский фильм. И в 
”Детях небес” и “В цвете рая” Маджиди бредет через мураву беззащитности, через луга детства. И тут, и там в центре внимания – отроки в стесненных обстоятельствах жизни. Они сохраняют невинность помыслов, невинность поступков, и, тем самым, осеняют мир взрослых. Все это — не ново, но, если “Дети небес” нарисован пастельными тонами, то “Цвет рая” огневеет страстью. В “Цвете рая” есть боль, есть надрыв, есть зелень пейзажа, и, самое главное, есть мелодия, которая для фильма как живая вода. Хорошая вещь, и раскрывать сюжет не хочется. Быть может, кто-нибудь посмотрит и получит удовольствие.

“Цвет рая” – 8.2

“Миг невинности” Мохсена Махмальбафа можно назвать эталоном иранского кино. Все ингредиенты наличествуют: юность, зеркальность, минимализм. Махмальбаф снимет фильм о съемках фильма, фильма о своей юности, когда он, молодой революционер, напал на часового персидского шаха, и поплатился пятилетним сроком заключения в тюрьме. “Режиссер” ищет среди молодежи кандидата на роль себя молодого. Он воскрешает на съемках прошлое и вспоминает забытую в череде лет невинность чувств, остроту переживаний. По сути, Мохсен Махмальбаф занимается в “Миге невинности” тем же, что и Марсель Пруст в “Поисках утраченного времени”. Несмотря на внутренние достоинства, “Миг невинности” не впечатлил: здесь тоже ощущается дефицит выразительности. Впрочем, на мой вкус.

“Миг невинности” – 3.5

Ирано-афганский фильм выпускника ВГИКа Сиддика Бармака “Осама”, наверное, самый слабый фильм из мною увиденных. Он повествует о нелегкой судьбе девочки при режиме талибов в Афганистане. Не знаю, быть может, — такое социальное кино и нужно и великолепно, но лично для меня оно звучит тавталогично: “Вода – мокрая, талибы – плохие”.

“Осама” – 2.5