Мой Бергман

В сущности, я все время живу в снах, а в действительность лишь наношу визиты.

Ингмар Бергман для меня – то единственное, что можно называть настоящим кино; когда нет какой-то узконаправленной школы, нет иных принципов создания картины, кроме общих законов кинематографа, нет заигрывания со зрителем и излишней увлеченности собой, а есть та другая, альтернативная, но полностью правдивая реальность, невозможность существования которой понимаешь так же полно, как и жаждешь в ней очутиться. Хочу в день памяти великого режиссера поделиться с сообщниками найденными материалами о том, каким он нам навсегда запомнится.

Биография Мастера.

Статья о последних десятилетиях почти затворнической жизни Бергмана на острове Форё.

Одно из немногих доступных телевизионных интервью Бергмана, в котором уже зрелый творец размышляет об искусстве и своем месте в нем.

Часть первая

Часть вторая

От ярких, но не всегда удачных первых лент, до нарочито-холодной «Сарабанды» Бергман снимал, думал и жил по-своему, не разрушая основ, но и не стремясь создать уникальной школы кинематографа. Причем режиссер не только ставил, но и писал сценарии к своим лентам сам, и если и прибегал к помощи сценариста, по ходу съемок полностью менял его идеи, заменяя их своим видением фильма – как делали Чаплин, Тарковский, Эйзенштейн, Феллини. Моцарт от кино, Бергман умел живописать красотой любую сложную философию, и картины его, в первую очередь, — это произведения почти музыкальные, созидающие мысль из чувства.

А помните этот эпизод из «Фанни и Алекандра», где Александр в первый раз в жизни узнает о смерти человека? Если вам посчастливилось видеть этот фильм – именно таким для вас наверняка и теперь представляется страшная, но притягивающая смесь ужаса и восторга, охватывающая все существо ребенка в момент встречи с чем-то новым, еще не узнанным, еще не понятым.

Павел Руднев в своем живом журнале опубликовал фотографии Шведского королевского театра, где Бергман долго работал режиссером и директором — всего он сделал около сорока постановок. Всю суть театра, эту каплю интимного сопричастия тайне искусства в море правды шведский режиссер сумел перенести в кино, которое, казалось бы, имеет мало чего общего со сценой. А киноязык, которым работали Бергман и его  гениальный друг и напарник, волшебник-оператор Свен Нюквист (скончавшийся в прошлом году – наверное, на небесах они тоже будут работать вместе), – это уже из разряда нечеловеческой красоты.

Невероятно активный во всех сферах жизни – при фантастическом количестве снятых фильмов, он успевал без устали заниматься своим театром, заводить романы с женщинами (у него было пять жен, которые принесли режиссеру девятерых детей), бывать и тут и там – и при этом не бывать там, где он должен был быть (на вручении некоторых своего почетного «Оскара», например), выступать, защищать, защищаться… При этом он совсем не был тем, что сегодня принято называть медийной фигурой: он больше работал, чем говорил говорил и позировал, а если он говорил и позировал — значит, он так работал. Вот и Лив Ульман говорит об этом же самом:

Бергман не привязан к определенной эпохе кино – разве что к XX-му столетию целиком, и к той его части, которую можно назвать созидательной, которая не испорчена постмодернизмом, войной, политикой, бесплодием. Картины его чисты, безупречны, и, самое главное – честны, как лица бергмановских героинь. И не даром говорят, что Бергман как никто понимал женщин – и как никто умел передать их чувства на экране.

Из интервью режиссера мы узнаем, как он относился к искусству:

Сегодня никто не помнит имен тех, кто построил Шартрский собор. На мой взгляд, для художника большое счастье — работать анонимно. Но когда такую большую роль играют средства массовой информации, — не получается. Для многих это даже источник вдохновения и стимул. Для меня было бы лучше, если бы я был неизвестен.

Бергман тут особенно привлекателен тем, что всегда поднимал большие темы, волнующие всех и всегда, не уделяя особенного внимания мимолетным, модным открытиям и историческим новостям человечества. Его сильно волновали вопросы религии (сказывалось сурово-религиозное воспитание в отчем доме, которого он не выдержал и от которого бежал, как только появилась возможность) и идея, точнее, даже теория существования Бога; вопрос, на который ни один его фильм так и не дал окончательного ответа. Если бог и есть, утверждает во многих своих картинах Бергман, то он совсем не то, что думают о нем люди.

Бог нисходит в человека, поселяется в  нем.  Сначала он лишь голос, тяжкое  знание  или  приказ. Грозный или умоляющий, отвратительный, но и возбуждающий. Потом он проявляет себя все сильнее, и человеку приходится испытать власть бога, научиться его любить приносить себя в  жертву, его принуждают к  предельной преданности полнейшей пустоте. Когда эта пустота достигнута, бог овладевает человеком и его руками вершит  свои  дела. После чего бросает его опустошенным и выжженным, не оставляя возможности продолжать жить в этом мире.

(Отрывок из замечательной книги Бергмана «Картины»)

Ключевой момент для понимания жизни Бергмана – пролог из «Седьмой печати», где Рыцарь впервые встречает Смерть и они играют в шахматы. На кону — жизнь Рыцаря.

Да, именно это и сделал Бергман своей жизнью: победил в себе смертного человека.