Культовый режиссер Ларс Фон Триер дал эксклюзивное интервью британской газете The Guardian. После неудачной шутки про Гитлера и евреев, сказанной в 2011 году во время Каннского фестиваля, Ларс фон Триер на время пропал с «радаров» западных журналистов.
Знаменитый 58-летний режиссер взял паузу и долгое время не общался с прессой. Исключение создатель фильмов «Меланхолия» и «Нимфоманка» сделал на днях для британской газеты The Guardian, которой в эксклюзивной беседе рассказал о своем отношении к сексу, алкоголю и о своей реакции на стрельбу в Копенгагене.
Автор культовых фильмов заявил, что снова начал пить, несмотря на то что в последние полгода посещал встречи анонимных алкоголиков. Режиссер признался, что алкоголь помогает ему справиться с волнением. По рассказам режиссера, сценарий к фильму «Догвилль» он написал всего за двенадцать дней, находясь в состоянии сильнейшего наркотического опьянения. В прошлогоднем интервью датскому журналу Триер выразил опасения, что отсутствие алкоголя в его жизни негативно скажется на качестве его фильмов.
- Каково вам было в группе анонимных алкоголиков?
- Каждый день в течение полугода я ходил на встречи анонимных алкоголиков. Мы поддерживали друг друга, чтобы сохранять трезвость. Эти люди стали моей семьей. Я прилагал все возможные усилия, чтобы оставаться трезвым, — сейчас же я снова начал пить понемногу — так что теперь могу работать. Когда вы снимаете фильм — это тяжелая работа. Поэтому вы склонны к тому, чтобы пить как можно больше.
- То есть алкоголь — это короткий путь к вашей креативности?
- Я принимал другие наркотики, которые мне помогали. Но алкоголь лучше помогает в преодолении некоторого волнения.
- Откуда возникает это волнение?
- У меня есть такая теория: ученые говорят, что 80% нашей умственной работы направлено на сдерживание чувств. То есть у нас есть фильтры для блокировки ненужной информации. Если вы чувствительный, это означает, что эти фильтры немного барахлят. По крайней мере, это я вижу в группе анонимных алкоголиков. Восприимчивость заставляет вас все время переживать.
- Каков же ваш метод управления волнением?
- Необходимо заключить с ним мир. Это теория хорошая, но очень трудная. Я размышляю так же. Когда вы снимаете, нет времени, чтобы сделать что-то для себя, поэтому приходится пить хотя бы для того, чтобы быть в состоянии добраться на площадку утром. Помню, я делал это во время съемок фильма «Танцующая в темноте» с Бьорк, я кричал. Это была своего рода борьба. Бьорк была такой сумасшедшей, что ей каждый раз хотелось убежать. Мне приходилось идти за ней и уговаривать ее вернуться. Поймите, она была одной из лучших актрис, с которыми я работал.
- Психиатрическая терапия вам помогла?
- Сейчас я принимаю много лекарств. Иногда мой психиатр говорит, что их даже слишком много. Но на данный момент мне лучше.
- Есть ощущение, будто в каждом вашем фильме вы против чего-то протестуете. Так ли это?
- Мятеж — часть моей семьи. Естественно, я всему бросаю вызов, чтобы понять, можно ли из этого извлечь пользу для моих фильмов.
- Должны ли люди, живущие в таком обществе как Дания, бороться против бедности или диктатуры?
- Вот именно — я живу там, где могу бунтовать. Как вы сказали, мы живем относительно комфортными жизнями, хотя даже у нас случались террористические акты, которые не происходили прежде. Благодаря этому я могу сделать такой фильм, который будет отличаться от того, что привыкли видеть люди, и это будет действительно важным.
- Каково ваше мнение о подобных террористических актах? Возможно, некоторые шутки действительно должны быть запрещены?
- Некоторые, кажется, даже поощряют людей, чтобы они рисовали все, что им вздумается. Они рассматривают это как свободу слова, что не всегда имеет место быть в реальности. В Дании тоже есть экстремистские правые люди, которые хотели бы разозлить и оскорбить мусульман. С точки зрения политики у нас ситуация несколько другая, нежели во Франции, «Шарли Эбдо» все-таки — газета противоположных взглядов с явно выраженным коммерческим подтекстом.
- Какой ваш фильм для вас является неким заявлением? Не боялись ли вы, что зритель поймет его превратно?
- Давным-давно я сказал, что равнодушен к тому, как используются мои фильмы и в каких целях. Единственное, что для меня важно — это понимание того, что есть различные версии моего последнего фильма («Нимфоманка»), и важно знать, какой из них — моя режиссерская версия.
- Почему в ваших фильмах так важен пол?
- Я родился и вырос в нудистской семье. Мы смогли сделать наш фильм настолько реальным благодаря элементам порно и компьютерной графике.
- Создание «дискомфорта» является фундаментальной частью вашей креативности?
- На пути к созданию «Нимфоманки» я много читал. Я прочитал все произведения Достоевского. Сейчас я читаю «Анну Каренину» и «Войну и мир» Льва Толстого, которого я чрезвычайно люблю. Многие вещи, которые писатели используют в книгах, — фантастические; я пытаюсь увидеть, смогу ли перевести их на свои фильмы.
- Почему все ваши главные герои — женщины? Вы думаете, что находитесь в большей степени в контакте с вашей женской стороной?
- Возможно. Было бы чрезвычайно трудно передать те же самые вещи мужчине, его герою. Кроме того, я всегда был великим поклонником Карла Дрейера, а у него женщины всегда были исполнительницами главных ролей в его фильмах.
- Направление в кино «Догма 95» (умозаключение Триера о том, что техника и стилистика менее важны и интересны зрителям, чем сюжет и персонажи. — Прим. ред.) все еще существует?
- Не думаю, что сейчас еще ведется работа, основанная на тех правилах. Мы тоже долго обсуждали с коллективом, возможно ли продолжать такую работу. Но закончилось все тем, что приходилось покупать очень дешевые фильмы, хотя мы не стремились к тому, чтобы превратиться в дешевку. Мы всего лишь хотели создать пространство для наших актеров, где они смогли бы лучше выполнять свою работу.
- Какова причина того, что прелюдия «Тристан и Изольда» Вагнера сопровождает весь фильм «Меланхолия»?
- После того как я посмотрел фильмы Стенли Кубрика, я также попытался использовать музыкальную тему в моих последних двух фильмах. 15 лет назад я работал на фестивале музыки Вагнера в Байройте. Несколько лет назад я сказал себе: если когда-нибудь соберусь сделать оперу, то она обязательно должна быть похожа на «Кольцо» в Байройте. И до сих пор эта идея звучит так заманчиво!