Олег Янковский умер. Странно слышать такое. Потому что он, как Пушкин, кажется, был и будет всегда. Рядом. Надо лишь найти пульт от DVD-проигрывателя. Тот самый Мюнхгаузен, ласковый и нежный зверь, влюбленный по собственному желанию — один из последних действительно великих русских актеров.
Янковский умирал хорошо. По-мужски бесшумно, не превращая, подобно некоторым своим коллегам, личную смерть в корпоративный жест или последнюю гастроль — с афишированными поездками в монастырь и драками за наследуемую жилплощадь между бывшими и будущими женами. Похоже, он, человек дворянских корней, знал истинную цену своему лицедейству, которое еще каких-то два века назад считалось занятием низким, а теперь почему-то возвысилось до проповеднических высот.
Ему можно быть благодарным уже за то, что он не учил жизни из телевизора. Не говорил: люби ближнего, иди в церковь… Такое говорить — самому надо быть безупречным. А кто безупречен?
Я видел Янковского на его последних съемках — у Павла Лунгина в фильме «Царь». Год назад. Ни о какой болезни тогда речи не было.
Вне съемок он элегантно одевался. Завтракал в одиночестве — настраивался. По вечерам машинально расточал комплименты симпатичным актрисам. Постоянно курил трубку. Кажется, я понял почему. Сигареты — у всех. Сигары попахивают жлобством. А трубка — это индивидуальный стиль. Не с народонаселением, но и не с продюсерами. Не посередине, на периферии, сам по себе.
…Вот наконец Лунгин объявляет паузу между дублями. Все несутся по своим делам: кто перекусывать, кто обновлять декорации. Один Янковский неподвижен. Сидит в белом пластиковом кресле, на нем хламида митрополита Филиппа. Нога на ногу, курит. Хоть кресло и в центре съемочной площадки, Янковский все равно вдали от всех. Никто не рискует подойти к нему, поболтать. Как можно беспокоить мэтра? А вдруг он в образе? Самые смелые позволяют себе лишь пожелать Олегу Ивановичу здоровья. К нему только так и обращаются — по имени-отчеству. Скажешь «Олег Иваныч» — сразу понятно, о ком речь.
Я думал, он такой — из важности. Оказалось, из профессионального тщеславия. Костюмеры объясняют: «Чем реже двигаешься между дублями, тем меньше ущерба костюму — шапка не съедет набок, борода не растреплется. Значит, при монтаже тебя не порежут, твоей физиономии в кадре будет больше».
И тут к нему с сельской непосредственностью подбегает кто-то из массовки в костюме юродивой бабы. Кричит: «Олег Палыч, Олег Палыч, а можно с вами сфоткаться?» Янковский начинает медленно подниматься. Я рисую в своем воображении страшную картину избиения несчастной. Но он занавешивает себя профессиональной улыбкой и послушно встает рядом с бабой в заученную фотогеничную позу. А я читаю в его усталых глазах вопрос: «Любопытно, какую подпись она сделает под этим снимком? Неужели: „Я и Табаков“?»
На съемках «Царя» только Янковскому и Петру Мамонову на каждый съемочный день полагались новые носки. Остальные получали стиранные.
— А что было бы, если бы Янковскому тоже предложили надеть стиранные? — спрашивал я костюмеров.
— Надел бы — слова не сказал. Но заметил бы.
Он гримировался и одевался без звездного нытья. После съемок, придя в гримерку, сам, не в пример прочим, развешивал свои костюмы по плечикам. Один из таких прочих, юный, но уже возомнивший о себе многое, как-то спросил: «Что, и Янковский за собой убирает?» Убирает, ответили ему. Юный не поверил и убирать за собой так и не начал.
За все время съемок Янковский повысил голос не по сценарию всего один раз. Когда Иван Охлобыстин, игравший попа-расстригу Вассиана, не рассчитал силы и слишком сильно придушил его в кадре. Охлобыстин потом долго вымаливал никому не нужное прощение.
Деревянный монашеский крест, изготовленный бутафорами для костюма митрополита Филиппа, Янковский освятил и забрал себе на память о фильме. Надеялся, что крест спасет его от несчастий.
Игорь Найденов, журнал «Русский Репортер»