Скоро состоится общероссийская премьера фильма «Возвращение мушкетеров». Режиссер картины Георгий Юнгвальд-Хилькевич рассказал о работе над картиной.
Многие актеры жалуются на то, что им каждый день приходилось начинать с изучения нового сценария, потому что Вы за ночь все меняли и переписывали. Как так получалось?
Тут две причины… в определенный момент материал начинает диктовать свои законы. Я знаю, что я снял, и наутро я должен снимать уже известное всем продолжение. Я смотрю, как снят материал, а он сам так не хочет… вот в глазах что-то таится… какое-то ожидание. Пытаюсь понять. Что же произошло? Почему сцена снята как задумано, а выглядит по-другому? И требует своего какого-то продолжения? А потом понимаю. Каждый актер внес свои чувства, и ситуация изменилась. Дальше они не могут вести себя так, как я предполагал. Это первая причина, и здесь можно даже не менять текст, но при этом менять психофизическое состояние актера.
А вторая причина… это вообще-то моя тайна. Знаете, ведь актер, когда учит текст, — как ученик, который учит стихотворение: когда он его воспроизводит, суть стиха в его в глазах перестает отображаться. Он говорит просто текст. И когда все быстро и нет возможности скрупулезно репетировать, то же самое происходит и с актером. Сверххорошим! Суперхорошим! Но когда он говорит текст, который хорошо знает — он один, а когда говорит текст, которого не знает, который выучить не успел, получил за 10 минут до съемки — только высокий профессионализм дает ему возможность сказать такой текст верно. У актера делается лицо сосредоточенное и несколько растерянное. То есть, короче говоря, ведь когда я снимаю, мне не важно, о чем Вы думаете, одно из двух… или я вижу, что человек думает, или я вижу, что он произносит текст. Они у меня все думают! Им приходилось думать над тем, как это сказать и как себя повести, потому что то, что они уже себе придумали, я все перечеркнул!
А если вы видите, что не думает? На пробах показался думающим, в работе совсем другой. Что делать?
Ну у меня такого не было. Я пробы не снимал, я всех знал, с кем буду работать! Кроме Жаклин (дочь Д'Артаньяна). Макарский до этого снялся у меня в главной роли в фильме «Адам и превращение Евы», Нагиев в картине «С ног на голову», я уже их знал, я уже их полюбил, я уже их ставлю на роли. Диму Харатьяна я давно просто обожаю. Он был в полной растерянности, когда вернулся из армии, как он считал, потеряв уже профессию и все навыки. Я же ему сказал: «Ты будешь великим! И когда-нибудь дай мне контрамарку на твой спектакль, на который нельзя будет попасть!» И так случилось! Он мне дал контрамарку на спектакль «Хан», на который невозможно было прорваться!
И они все мне близкие люди! Алена Яковлева, я с ней в театре три спектакля сделал! Я ее знаю наизусть. Шура Ширвиндт — предмет моего восхищения как в актерском, так и в режиссерском, и в человеческом плане! Я Кольбера (персонаж фильма в исполнении Александра Ширвиндта) писал с его интонациями. Так что не могло такого произойти, чтобы на пробах один, а в работе оказался другим… Была Ирина Пегова, она пришла по рекомендации АГНИ, хозяйка этого агентства была у меня вторым режиссером и занималась кастингами, она порекомендовала мне троих актеров.
Она вот мне порекомендовала Пегову, актера, который играл Жермена, помощника Д’Оливы. И она была одна из тех, кто порекомендовал мне Данилу Дунаева (роль сына Атоса). В основном Дунаев – протеже Максима Дунаевского, он с ним работал у Дружинина. Но я когда увидел парня, сразу его утвердил!
А когда Вы увидели весь старый состав в его костюмах, в гриме, какие воспоминания и чувства нахлынули?
Нет, Вы знаете, они еще раньше нахлынули. Когда мы у Чамина (продюсер картины) в кабинете твердо решили, что этот фильм будет сниматься, было свидание мушкетерской компании плюс Де'Жюсак, я и Чамин. Вот когда в зал вошли эти огромные красавцы, в цивильных костюмах, вот тогда меня схватило за горло. А когда они уже оделись в костюмы на площадке, это уже была работа. Никаких эмоций, кроме сосредоточенности и огромного напряжения всех творческих сил!
А у Вас есть свои личные способы приведения актеров в тонус? Когда уже рабочий день или ночь подходят к концу и все устали — что надо сказать или сделать, чтобы взбодрить весь состав?
Я этого не расскажу… но ЕСТЬ. Чаще всего надо взбесить человека… больше не расскажу, мне ведь еще работать с этими актерами… (смеется) Конечно, своих секретов много… приспособлений, хитростей. Тут самое важное, суперважное — сделать так, чтобы актер думал, что это он сам придумал! Тогда он все делает с восторгом. А на репетиции все крутится так, что начинаешь морочить их, сам предложишь что-то, а потом уходишь от темы. А то предложение как бы забылось, но актер сам говорит потом: «А может, вот так!?», — а я: «Здорово, давай!»
А если Вы не сходитесь характерами с актером? Как вы строите свою работу? Или вообще приходится расходиться?
Вы знаете, это частое явление. Я не обращаю на это внимания совсем! Это не только актеров касается. Если хороший ассистент, а он ненавидит мои фильмы, я могу с ним работать много лет, мне совершенно наплевать, как он относится к моим лентам! Мне нужен его талант, его дарование, умение найти эпизодника!
Как работалось над картиной, которая получилась напичканной спецэффектами? Как справлялись актеры, не привыкшие к новым технологиям?
Легче работалось, намного! А актерам все равно! Актер с такой же легкостью играет с воображаемым предметом, как с живым. Им совершенно безразлично, летит дротик или надо сыграть, что он летит. Это не представляет никакой сложности для артиста, тем более такого уровня, как мои! У Портоса есть сцена, где в него летят острые диски, а он их шпагой отбивает. Запросто сыграл. Отбил не видя даже, что в него летит. Потом все пририсовали, отлично получилось!
А что вообще изменилось в работе над картиной, чего тридцать лет назад и предположить нельзя было? С какими трудностями столкнулись?
Кино – ортодоксальное искусство, оно каким было, таким и осталось со времен Люмьера. Вот как въехал в него паровоз, ничего не изменилось. Главное, что кино – документ. Вот этот фильм «Возвращение мушкетеров» — он документ эпохи. Все равно мои переживания, мои страдания и мои фантазии – это фантазии человека XXI века. И вообще фильм – это рентгеноскопия режиссера, вот когда снимают кишки вывернутые, мозги разбитые, пули в глаз летят – это режиссер так мыслит, ему это в кайф! А у меня даже кровь нигде не течет, хотя герои колют и режут друг друга в бесконечном количестве. Потому что я мир воспринимаю все-таки романтически. Я жизнь воспринимаю как невообразимую удачу, куда более высокую, чем выиграть миллион! И поэтому патологическая сторона мира меня не волнует и не интересует совершенно! В этом моя несовременность!
Главное, самое сложное — добиться, чтобы в историческом фильме все вели себя естественно. Чтоб это был не дурак, приклеенный к мушкетерской бородке. А чтобы это был человек с мушкетерской бородкой. Этого трудно добиться даже от очень хороших актеров. Чтобы они чувствовали себя в среде, играли естественно, но чуть-чуть других людей. Потому что время меняется, менталитет наш меняется, выражение глаз меняется! Если раньше у женщин было ангельское выражение глаз… посмотрите портреты Боровиковского, то теперь у женщин два пистолета, по дулу в каждом глазу. Девушка не могла в глаза посмотреть мужчине. Вот это все меняется. И вот надо за этим уследить, заметить и проследить, чтобы они все не стали нафталином.
В этой картине присутствует элемент мистики — возвращение мушкетеров с того света. Как вы решились на такое, раз хотели сделать фильм достоверным и реалистичным?
Это не мистика! Какая мистика? Это просто православное кино. Сорок дней умершие остаются среди людей. Так утверждает православие, и я с ним не собираюсь спорить. Я в это абсолютно верю. Каждый, кто потерял своего близкого, ощущает его присутствие и может рассказать всякие чудеса, которые не чудеса, а на самом деле факты. Я из этого исходил. Поэтому я сказал, что вот это преддверье, нахождение на том свете, вот эти сорок дней и есть время нахождения здесь, на Земле. То самое мучительное время для ушедших, когда они все видят, все узнают, чего не знали, и ничего не могут сделать, вот это трагедия. Это с одной стороны, а с другой — мечта о том, чтобы еще раз поговорить с близким. И я считаю, это возможно. Моменты оживления были. И о них написано много. Это все есть в картине, и вот эта мечта исполняется, они действительно среди нас.
Интервью подготовила Юлия Червонная