«Я не политик. Я узкий специалист», — говорит герой Федора Бондарчука в фильме «Обитаемый остров». Это, разумеется, самоирония. На самом деле Бондарчук — это несколько узких специалистов в одном: актер, клипмейкер, продюсер, ресторатор, телеведущий и человек по прозвищу ФСБ (его инициалы). Но главным для него все-таки остается кино. Ведь, как говорил персонаж фильма «Изображая жертву», — «русское кино в жопе, только Федя Бондарчук прикольный чувак»
— Как это снимать?! Это же невозможно снять! — такова была его первая реакция на предложение экранизировать Стругацких. — Белые субмарины, танковая атака, ядерная бомбардировка, город мутантов, революция… Все эти 63 объекта, которые надо построить: машины, велорикши, дирижабли, кабинеты… Ну, бог с ними, это мы построим. Но вот земля, вывернутая наизнанку? А горизонт, уходящий вверх?
Сегодня Бондарчук говорит о фильме с азартом, словно съемки еще только впереди, но одновременно и с чувством облегчения — все-таки работа закончена, то, что казалось невозможным, уже стало реальностью, и видно, что автор доволен результатом.
— Главное, чтобы после 5–10 минут зритель поверил в предлагаемые обстоятельства, а глаз где-то посередине фильма не увидел «жигули», стоящие в середине кадра. Облажавшись хотя бы на секунду, ты ломаешь восприятие и доверие к такому кино. В «9 роте» вся фактура настоящая, природная — горы, камни, песок. Я заставлял актеров не мыть военную форму — они ее просто снимали после съемок и вешали в таком виде, пропитанную солью, с белыми разводами от пота, а потом снова надевали. Ползали в ней, рвали ее, зашивали. Поэтому достоверный вид возник сам по себе, в процессе работы. А в «Острове» мы специально все фактурили, поливали кусбуслаком, терли наждачной бумагой и так далее.
Ясно, что с производственной точки зрения это очень сложный проект. А с содержательной? Почему именно «Обитаемый остров»?
Стругацкими я заболел еще в детстве — тогда в первый раз прочитал и «Обитаемый остров». Помню, что на середине он у меня как-то просел, а вот моим фаворитом однозначно был «Трудно быть богом». Из-за Руматы, из-за его друзей, которые пили синьку, а он, зная, что есть звездолет и связь с землей, посылает информацию. Ну и девушка, любовь… Потом «Остров» я перечитал в отрочестве, уже с осознанием, что живу в СССР, воспринимая советскую систему координат. «ГУЛАГ» Солженицына, Шаламов — эти книги в самиздатовских, нью-йоркских обложках, завернутые в газеты, хранились у нас дома. И я их таскал у отца. Моя сестра (Алена Бондарчук. — «РР»), которая старше меня на пять лет, тогда сказала, что в этой стране жить не будет, — таких разговоров было много. Поэтому в четырнадцать лет я прочитал эту книгу совершенно по-другому.
Я так понимаю, это были 1980е. А как вы воспринимали перестройку?
Ну, в 1986 году состоялся Пятый съезд Союза кинематографистов. В 1989м я пришел из армии. Во ВГИКе уже многое изменилось. Сергей Александрович Соловьев набрал свой первый курс — экспериментальный. Ираклий Квирикадзе набрал курс — тоже экспериментальный. Там учились революционеры: они могли отменить занятия, могли сказать, что этот педагог их не устраивает, они хотят другого и так далее. Поэтому, конечно, в меня тыкали пальцем. Потому что Пятый съезд низверг моего отца, объявив его «генералом от кинематографа». Он сильно переживал эту историю. Но ровно через месяц меня взял Озеров, тоже «генерал от кинематографа», сказал: ни к кому не иди, иди ко мне. И очень скоро я стал одним из лидеров, заводилой — учился на режиссера, занимался актерством, у Соловьева танцевал брейк.
История с отцом сильно на вас повлияла?
Пятый съезд я не забуду никогда, потому что отца там оскорбляли. А то, что происходило в стране, — это для юноши было фантастически интересно. У меня в армии был сосед Дима Добужинский — он жил немножко обособленной жизнью, но ему присылали газеты. Мы сидели и зачитывались ими. Там, помните, сначала сталинские истории открыли, потом ежовские, потом обнародовали реальные цифры погибших в Великой Отечественной. Эти газеты были для нас как те книги, которые я читал у отца в бумажной обертке.
«Обитаемый остров» весь про тоталитаризм…
Я вообще не понимаю, как эта книга вышла в конце шестидесятых! Понятно, что когда сценарии сдавали в редактуру, то специально вставляли туда сцену секса или матерные слова: за это цеплялись, долго спорили, потом вычеркивали, а все самое подцензурное забывалось. Такой отвлекающий маневр. Стругацкие тоже обманули редакторов: дали героям русские имена — их тут же велели поменять, тогда они назвали всех албанскими именами, взятыми из справочника союза албанских писателей.
Советские идеологи усмотрели в книге модель фашистского государства, а советские диссиденты — сталинского. Сейчас возникают параллели с бушевским…
Абсолютно! «Обитаемый остров» — это моя личная война с тоталитарным режимом.
Но на смену Бушу пришел Обама, и у него другие планы.
Я разговаривал с одним крупным экономистом — он сказал, что прежней структуры государственности уже не будет никогда. Это и страшно, и интересно. Олигархат изменится и в нашей стране. То, что происходило у нас буквально за неделю до кризиса, — это ненормально. Страна болела, классовая разъединенность была настолько сильной, что еще чуть-чуть — и эта пороховая бочка взлетела бы на воздух. Кризис, возможно, остудит ситуацию. Возвращаясь к Обаме: он получает в руки страну, в которой надо строить новую экономическую систему. То, что его отношение к России отличается от бушевского, — уже хорошо. Но он точно будет реконструировать Америку. И это коснется всех нас.
А ведь либералы могут разглядеть в «Обитаемом острове» и путинскую Россию. Не боитесь?
(После паузы.) Не боюсь, наверное. Американцы постоянно себя секут, причем прилюдно — у них все кино на этом строится. Государство, которое не может говорить о своих проблемах, не будет развиваться. А почему не говорить о них? Это же какая-то слепота всеобщая.
А вы сами? Что для вас символизирует Саракш?
Речь вообще о большом и сильном государстве, где так или иначе возникают проблемы со свободой. В центре Лондона 24 тысячи камер, ты в туалет заходишь — тебя снимают. Но от взрыва в лондонском метро эти камеры не спасли. Снимают повсюду — личная свобода исчезает. У героя Гармаша в фильме есть текст про телевидение. Посмотрите, как ловко Цхинвал был освещен западными СМИ — все эти разговоры о русской агрессии по отношению к Грузии. Хотя Цхинвал «Градами» фигачили. Знаете, что такое «Град»?! Один выстрел «Града» — это десятки квадратных метров выжженной земли. А там они фигачили целыми машинами «Града» и первыми наступили. А потом с ног на голову все перевернули. И сделала это телемашина, радиомашина, политическая машина.
В отличие от голливудских актеров и режиссеров, наши звезды не идеологи. Есть, пожалуй, только два исключения — вы и Никита Михалков. Остальные отмалчиваются. Почему?
Нет позиции. Или боятся, но я в это не верю. Цензуры у нас нет. Не запретили же «Груз 200»! Единственную историю я помню, когда патриарх обратился к бывшим владельцам НТВ с просьбой не показывать в Пасху «Последнее искушение Христа». Но и его тогда показали. У нас если и снимают социальные фильмы, то до такой степени все завуалируют, что реальность на экране не узнается. Все выглядит как посткооперативное кино. Есть у меня такой термин — я так называю куцые, абсолютно невнятные картины, расплодившиеся у нас с появлением левых, шальных денег.
Но и равнодушие в людях тоже есть — от невозможности что-то изменить. После «9 роты» на меня обиделся генерал Громов, потому что он никого не забывал, а на самом деле афганцев забывали — забыли всех тех, кто пришел потом сюда, вернулся в Россию. Земли, которые им выдали, продали по коммерческой цене? Продали. Инвалидные коляски не сделали? Не сделали. Протезы не сделали? Не сделали. Дня афганца нет? Нет.
Вот Оливер Стоун снял про Буша — еще действующего президента! — полусатирический фильм «W». У нас такое возможно?
Придет время, и будет возможно. «Обитаемый остров» — одна из попыток проанализировать устройство мощного государства. Поэтому я стараюсь сам озвучивать свою позицию, чтобы фильм не стал флагом в руках каких-нибудь…
…группировок?
Да, например «выродков», — ведь у каждого своя правда, — а методы правителей Саракша, упаси господи, не восприняли бы как руководство к действию.
***
Когда продюсер Александр Роднянский приобрел права на «Обитаемый остров», другие последовали его примеру, скупив еще не экранизированные книги Стругацких. Когда выяснилось, что за классиков взялся Федор Бондарчук, многие фанаты братьев насторожились. Ведь раньше Стругацких ставили Тарковский («Сталкер»), Сокуров («Дни затмения»), Лопушанский («Гадкие лебеди»), сейчас их экранизирует Алексей Герман («История арканарской резни») — мастера интеллектуально-философского кино. А Бондарчук немного из другой компании. Он звезда, человек публичный, символ успеха и благополучия, а эти качества у нас все еще не ассоциируются с умом и способностью заниматься чем-то серьезным.
— Это зависть. В Америке миллионерша Опра Уинфри вызывает всеобщее доверие. Все знают, что она заработала эти деньги своим трудом. А у нас, наверное, думают, что за мной идет мой отец. А какой отец идет за мной после дефолта, когда наша семья осталась без денег, которые он накопил на картинах и передал нам с Аленой? На них тогда можно было чайник купить.
У меня есть две категории зрителей: одни меня обожают, а другие до сих пор считают золотой молодежью и гламурным подонком. Я действительно обеспеченный человек. Но это не значит, что кино снимаю ради удовольствия — мне нужен зритель. И я, как игрок в казино, горжусь бокс-офисом «9 роты», которая первая сделала 25 миллионов долларов в истории российского кино. Я горжусь «Жарой», которая при бюджете в 1,5 миллиона долларов собрала 17 миллионов. И я с трепетом жду, как воспримут «Обитаемый остров». Не покажется ли он кому-то слишком умным? Чтобы не показался, мы перестраховались и украсили изображение до такой степени, что, если выключить звук, фильм тоже будет смотреться — все эти облака, искривленный мир, город, костюмы…
Вместе с продюсером «Обитаемого острова» Александром Роднянским на закрытом показе фильма
А вам не обидно, что иногда вас воспринимают всего лишь как медийное лицо?
Да я и не тусуюсь уже нигде. Нет времени. Пусть кто-нибудь попробует повторить эпизод, когда Максим появляется в Саракше. Пусть попробуют — это титанический труд. Пусть попробуют снимать 11 месяцев без выходных, удерживая на протяжении года двести человек группы, тысячи человек массовки и еще четыреста человек армии. Потом надо лечиться. Организм отключается, словно кто-то тумблер передвинул. Поэтому да, обидно.
Вы участвовали в форуме «Стратегия 2020». Ярче всех там выступил художник Андрей Бартенев, сказавший, что талантливым людям из России надо уезжать. И ему никто не ответил. Все как будто согласились. Почему?
Есть такая позиция, что и школы коррумпированные, и образование не то, и система построения государственности не та. А я — идеалист, именно поэтому я поддерживаю «Единую Россию», не являясь членом партии. Во всяком случае, разговор президента с народом я бы в нашей ситуации устраивал каждую неделю. И опять же — как кара господня, этот кризис. Ну, не могут быть миллиардеры чиновниками на службе у народа. Видите, я говорю уже словами из «Обитаемого острова».
А патриотизм?..
Какова моя религиозность, таков и мой патриотизм. Религиозность впитана от бабушки, она простая — на уровне того, что нужно читать «Отче наш» на ночь, ходить в церковь, соблюдать посты и праздники. С патриотизмом то же самое: я горжусь своим флагом, своим президентом, своей страной и не дам их в обиду.
***
Первые в нашей стране видеоклипы и роли в тусовочных фильмах вроде «8 1/2 долларов» и «Кризиса среднего возраста» — все это он сделал в последнем десятилетии прошлого века. Легкий на подъем, ироничный, ловкий Бондарчук — один из героев девяностых. Лихих, отвязных, смекалистых. Он представитель того поколения, которое остро чувствовало новое время и лучше других умело им наслаждаться. Не все герои девяностых — те, кому тогда было 25–35, — дожили до наших дней. Некоторые в буквальном смысле: Сергей Бодров-младший, Алексей Саморядов, его соавтор Петр Луцик, так и не успевший закончить для Бондарчука сценарий «Судьбы человека – 2». Другие куда-то запропастились. А Бондарчук вышел из девяностых победителем. И сумел адаптироваться к нулевым с их «стабильностью», прагматизмом и отсутствием былой иронии.
Вы еще снялись в отвязном фильме «Даун Хаус» — пародии на князя Мышкина, «Идиота» и вообще Достоевского. Сейчас, при вашем нынешнем статусе, согласились бы вы сыграть такую роль?
Согласился бы с удовольствием, обязательно! Если б только Ваня Охлобыстин, отец Иоанн, позвонил мне и сказал: «У меня есть для тебя сценарий». Если б Гриша Константинопольский вспомнил себя в девяностые и с таким же куражом сделал «8 с оловиной долларов – 2». Свободные люди пойдут снимать свободное кино. Только нет сценариев.
Тогда проката не было, тогда снимали кино для себя и для дома, для премьеры в Доме кино. Сейчас все боятся, все хотят снимать прокатные картины, и почти все прогорают. В кино пришло огромное количество непрофессиональных денег, непрофессиональных людей. Где эти 200 картин, снятых на средства Федерального агентства по культуре и кинематографии? Я не знаю. Никто не знает. Или работают на поле детектива, экшена и блокбастера, потому что это единственная возможность завоевать бокс-офис. Но мало кто окупается. Если только не врубают телевизионные ресурсы на полную катушку, которые могут мертвого поднять из могилы и заставить посмотреть картину, иногда посредственную.
Есть ностальгия по девяностым?
Есть ностальгия по времени, когда ты все открывал впервые. Ведь вспомните: тогда газеты были другие, открывались первые ночные клубы. В три часа ночи можно было зайти в какое-нибудь место и увидеть там людей, сидящих и поющих «Белый таракан ползет по стене», а рядом бандиты, начинающие банкиры и люди из арт-тусовки. Девяностые годы открывали какое-то пространство для жизни. А потом все заняли свои места, все стали бороться за строчки в «Форбсе».
Девяностые кончились, и свобода… как бы сказать…
Скукожилась. Я не знаю, как сейчас проводит время студенчество, есть ли клубы, где отрываются молодые художники. По-моему, они рассредоточились по каким-то олигархическим структурам, которые обслуживают «современное искусство». Везде деньги, деньги, деньги.
А про себя можете сказать, что уже не так свободны, как раньше?
Если говорить о свободе творчества, волеизъявления и поступков, конечно, в девяностые я чувствовал себя по-другому. Да и милиция в то время была другая. Сейчас понятие закона все-таки действует.
Тогда все над всеми стебались, но не тупо, без нынешнего цинизма и злости. Вот Охлобыстин был гениальным стебальщиком, а потом раз — и стал отцом Иоанном.
Ну, давайте подождем и посмотрим на его «Распутина». А вообще да — сейчас все больше смеются над жопами и сиськами, если взять «Самый лучший фильм» и всю эту плеяду новеньких комедий. Обидно. Чтобы было над кем стебаться, должны появиться герои, а их нет.
Лучшие ваши роли — отрицательные. А положительного или трагического героя хотелось сыграть?
Я обсуждал эту тему с Дуней Смирновой, говорил ей: «Напиши сценарий». Она отвечает: «С удовольствием. Но надо писать сценарий под тебя. Посмотри на себя, какой социальный архетип тебе подойдет?» А кем я могу быть? Милиционером? Ну, это смешно. Защитником родины? Ну, может быть…
Так что такое все-таки нулевые? Культ денег, успеха?
Все вместе. Сейчас все говорят, что у нас, как в Голливуде, нельзя выглядеть плохо. Ты не можешь себе позволить синяки под глазами или насморк. Потому что если насморк — то наверняка это СПИД, наверняка ты гомосексуалист. Ага, он что-то скрывает! Увидели у девушки морщинку под глазом — все, она стареет, теперь она перейдет из одного ранга звезд в ранг пониже, ее гонорары упадут. В Москве ты не можешь позволить себе расслабиться ни на секунду, ведь любой твой промах обсуждается. Очень многим талантливым людям тяжело жить в мире, где надо быть идеальным, одетым с иголочки, идеально выглядеть. Если ты не успешен, ты не входишь вот в это псевдообщество, которое сейчас на хрен разрушилось к такой-то матери, — тебя не существует!
Вы вот говорите про отечественный гламур. А как же фильм «Жара», который вы продюсировали? Там ведь тоже все блестит: жизнь легка, проблем нет, все с иголочки, но внутри — пустота.
«Жара» — это проект.
То есть вы не рассматриваете его как идеологию?
«Жара» — это проект, который дожал «9 роту». И ничего больше. Вы их ждали — они вернулись. Это дожатые 17 миллионов долларов, в том числе для производства «Обитаемого острова».
Не хотели бы снять что-нибудь про девяностые — посмотреть на то время из сегодняшнего дня?
Угу. Вот в «9 роте» в живых остался только один Лютый. Мы тут думали, как бы сложилась его судьба в следующем десятилетии? Кем бы он стал? Наверняка бандитом.
Поколение, которое идет за вами — Серебренников, Вырыпаев, Хлебников, Герман-младший, — им легче или труднее?
Думаю, им тоже тяжело: они снимают артхаус, а деньги на него дают с трудом. К сожалению, у нас маленькое количество залов по сравнению с Америкой, и нет такой системы, чтобы в одном зале катать «Эйфорию» полгода. Тогда бы она собрала свои деньги, как это происходит с картинами Вуди Аллена. Как я отношусь к этому поколению? Хорошо отношусь. Даже завидую им, потому что их кинематограф очень тонкий, он совершенно не похож на то, чем занимаюсь я.
Наверное, так и должно быть. Во всяком случае, я чувствую, что Вырыпаев или Игорь Волошин так же относятся ко мне. У них нет агрессии к тем, кто занимается мейнстримом.
В мейнстриме и шоу-бизнесе легко существовать?
Тяжело. Поэтому я существую на даче. Вообще в последнее время тяжело ходить на различные мероприятия. Поэтому будем снимать кино и немножко уединяться. У американцев есть хорошее понятие: когда ты работаешь, они называют это время sleeping time. Я был абсолютно счастлив, когда 11 месяцев мог не давать интервью и никуда не ходить. Но это невозможно: тогда тебя забывают в секунду. Поэтому ты раб обстоятельств и поэтому должен хорошо выглядеть, ходить на мероприятия, говорить по телевизору, светиться — в общем, участвовать в этом «бла-бла-бла».
Интервью брал Евгений Гусятинcкий для Русского Репортера.