Я отношу Ки-Дука к разряду режиссеров, владеющих тайной. Не только тайной кино. Тайной красоты и безобразия, человека и зверя, Содома и Рая, восторга и трагедии, и – хоть и банально – любви, жизни, смерти.
Все эти категории из разряда философских, глобальных, внушительных.
Как вы думаете, можно говорить о них истонченным языком поэзии, тем, который только и способен добывать кровь из сердца?
Не каждый это умеет. Даже гений не каждый. Говоришь о масштабных понятиях, обращаешься к последним глубинам, – как правило, обрекаешь себя либо на нескромную эпичность с замахом «сказать обо всем все», либо соскальзываешь в «достоевщину» (подчеркну – не в Достоевского, а в «достоевщину»), т.е. сентиментальничаешь и мелодраматизируешь, спекулируя на «проклятых вопросах» и неизбежно упрощаешь ответы на них.
Поэзия хороша тем, что даже к всечеловеческому подходит тактично, не нарушая тайн, не итожа, не отвечая, не предлагая окончательные формулировки (узкие при любом раскладе, прежде всего своей намеренностью).
Поэзия лепит мир не формулировками, а ощущениями: вызов, кровь, боль, смятение, взбудораженность тайной, вспышка красоты, ток, страх, притяжение, отчуждение, интуиция, безумие и т.д.
Мой Ки-Дук – поэт.
Он знает, что формулировать (тем более Смысл) как минимум нескромно. Он погружается в молчание. Поднимает его до высот поэзии. Не считает его грехом или высшей мерой наказания. Рисует мир молчанием… Кричит им, как Достоевский в «Кроткой».
Потому, наверное, его крики (как и крики Бергмана) запоминаются на всю жизнь (помните, вопль кастрата Хан Ги в «Плохом парне»?).
Очень давно романтики выдумали потрясающую театральную краску — «шепоты и крики». Восприимчивость к этому приему – это как проверка на романтизм.
Ки-Дуком данный тест пройден.
Его герои (я бы назвала их по-другому – души) обязательно взрываются криком, воем, пением, рыданием… Неподконтрольно, иррационально, нерасчетливо – как в поэзии… Даже бессловесные и немые. Потому что поэзия отторгает логику. Выходит за любые рамки.
Как романтик и поэт Ки-Дук использует приемы, которые с точки зрения логического анализа кажутся бессмыслицей, как слышащим — жесты глухонемых. Ни закон противоречия, ни закон тождества не имеют над ним власти. Он умудряется передавать, поэтизируя, принципиально невыразимые переживания и состояния.
Как? Не доверяя словам! Как наш поэт Тютчев. Смешивая грязь, нежность, грусть, сдирая с красоты одежды этики, пугая интимностью, асоциальностью, апеллируя к метафизике, болея невыразимым. Так что…
В фильмах Ки-Дука всегда существует нечто, что не может быть сказано. Это самая яркая черта поэтического сознания и самая манящая, магичная сторона его фильмов.
Его делает поэтом еще одна особенность. Ким КиДук сознательно наплевал на объективность. Только поэзия и музыка могут позволить себе появляться из субъективного (ограниченного пределами одной личности) опыта и быть огромными в этой своей ограниченности.
Только поэт может превратить «маленький инцидент» во вселенский. Хотя если прислушаться к критикам Ки-Дука, вместо слов «Вселенная», «Космос» применительно к его художественному миру надо использовать «Бездна». Действительно, фильмы его — это экзистенциальное пространство падений и срывов. Хотя правильнее, думаю, назвать их взлетными падениями…
Ки-Дука неслучайно прозвали «кровавым созерцателем». Он жесток. Он поэтизирует боль как самое острое и настоящее жизненное переживание. Выдирание внутренностей рыболовными крючками (в «Острове») – не всем пришлось… Это да. И это понятно. Но есть пословица, с которой не поспоришь: «Больно – значит живой»!
Я полагаю, что на всем протяжении жизни мы стараемся избегать вещей, которые нас шокируют, задевают и смущают наш покой. Но единственный способ узнать и понять что-то новое, приобрести неожиданный взгляд на вещи – это острые переживания и новый опыт. Я пришел к выводу, что люди унижают, оскорбляют, мучают друг друга и самих себя, просто чтобы добиться понимания. Чаще всего это происходит бессознательно, может быть, даже помимо нашего желания. Но жизнь была бы гораздо беднее, если бы никто никому не причинял боли.
Для меня в этом признании режиссера ключевой является фраза: «Я пришел к выводу, что люди унижают, оскорбляют, мучают друг друга и самих себя, просто чтобы добиться понимания» (а все остальное можно прочесть у тех же Ницше, Фрейда или Арто…).
Поиски понимания, поиски другого, который был бы похож (как в «Весне, лете…», «Острове», «Плохом парне», «Вздохе», «Времени», «Пустом доме»…), нужда в ком-то еще, это, пожалуй, самая светлая сторона фильмов Ки-Дука… и нежная.
А насилие, жестокость, кровь, больная страсть, извращения, натурализм, шокирующая «маргинальность душ» – просто аллегории бескомпромиссности этого поиска, этой нужды.
Говорят, цельные люди не любят неблагополучия (в искусстве). Разве что пессимизм в классической упаковке и в малых дозах… Вот только поэты и гении в благополучии не рождаются и петь о нем – только! — не могут.
Интересно, подписался бы поэт Ки-Дук под словами другого поэта Блока: «Искусство есть ад»?
Плакат одного из моих любимых кидуковских фильмов выглядит так: голая женщина у зеркала и отраженное в зеркале лицо мужчины, наблюдающего за ней. Плакат снабжен глупой, но фактически точной надписью: «Я превратил свою любимую в проститутку». Фильм не об том, но…Ки-Дуку важно и это тоже, ведь:
Что касается человеческих отношений, наше общество гуманным не назовешь. Люди утратили доверие, теплоту и привязанность. Мы почти разучились строить настоящие человеческие отношения друг с другом.
Здесь режиссер между строк объясняет, зачем утрирует, доводит до абсурда ситуацию «утратили» и «разучились». Чтобы возвратить
доверие, теплоту и привязанность.
И выбирает довольно сложный путь для этого: идти от противного, от отрицания, околдовывая зрителя жестокой магией перехода «и тьма – уже не тьма, а свет» (Г. Иванов).
Именно так дар и проверяется на «настоящесть» — преодолением отрицания и отрицательного, выходом в утверждение…
Один всегда может найти путь к другому. И каждый – к себе…
Об этом говорит со мной Ки-Дук. А с Вами?