«Кино должно быть дающим надежду, но болящим»

В преддверии выхода картины «Райские птицы» ilovecinema встретилась с актером театра и кино Андреем Кузичевым и задала ему вопросы сообщества.

— Что вы понимаете под культовым кино и является ли, по Вашему мнению, эта «культовость» знаком качества для самого фильма? Кого из современных мастеров Вы бы назвали культовым?

— Джармуша, Кустурицу. Картины, которые у всех вызывают такую реакцию: непонятно, как он это делает. Мой приятель был на юбилее, где Кустурица сидел за соседним столом. И он говорит:

Я не могу поверить, что вот тут напротив, по диагонали, сидит человек, создавший снял ленту «Черная кошка, белый кот», которую невозможно снять, но тем не менее она есть.

Вот это свойство культового кино. «Свой среди чужих» для нас культовое кино. Кассаветис. Ранний Скорсезе.

— Что из нового российского кино Вам понравилось?

— Так случилось, что рождение сына в этом году оказалось подобно лавине. Поэтому я даже кино не смотрел и, к сожалению, не был на Кинотавре и в Выборге, хотя очень хотел поехать. Последнее из того, что я видел и мне понравилось, — фильмы «Пыль», «Свободное плавание» и «Простые вещи». Три картины, которые случились: их создатели снимали про то, чем живут.

— Кира Муратова в одном из интервью сказала, что она всегда сомневается, начиная съемки нового фильма, тревожится за продюсеров, которые уже вложили в него средства – естественные сомнения творческого человека. С другой стороны, есть люди, которые, приступая к решению задачи, уже видят ее ответ. Как происходит у Вас, в какой момент Вы понимаете, что роль Ваша, что персонаж Вам понятен?

— Я понимаю, мое это или не мое, в тот момент, когда вижу печатный текст — «в начале было слово». Слово — прообраз всего, оно побуждает к чему-то. Пока в нашей стране не научатся писать хорошие сценарии, будет и дальше выходить в лучшем случае три хороших фильма в год, притом, что индустрия очень развитая. Сценарист должен быть большим писателем, и тогда все случится. Говорят, что по плохим книгам можно создать хорошее кино. А я не верю. «Последнее танго в Париже» — отвратительная книга. Все говорят, что хороший фильм, а мне и фильм не нравится.

— Правильно ли я понимаю, что для Вас из языков культуры первичен все же не звук, не изобразительный ряд, не танец, не музыка, а текст вербальный?

— Да, то, что написано. Музыка потом очень сильно помогает кино. Последний какой мы саундтрек помним? К «Бумеру». Я считаю, что гениальную музыку написал Владимир Панков к фильму «Май», несправедливо не замеченную никем из киноакадемиков. На мой же взгляд, это лучшая музыка, которая была написана к кино в прошлом году. Еще в «Калейдоскопе» была подобрана очень неплохая музыка.

— А есть ли роль, которую бы хотелось сыграть, текст, который бы Вас особенно вдохновлял?

— Сейчас очень модно играть знаменитых людей. Недавно Даня Спиваковский в интервью Вадиму Вернику сказал, что давно мечтает сыграть Ландау. Вот я подумал: это гениальная мечта – сыграть Ландау. У меня нет великого персонажа, которого я мечтал бы сыграть. Недавно меня утвердили на роль Нежинского — это приятно, это повод узнать о человеке, о его жизни.
А мечтаю я сняться в экранизации книги Макса Фриша «Назову себя Гантенбайн». Мне очень нравится эта книга, интересен человек, который там написан. И Роман Балаян давно мечтает это снять. Но он сказал, что я слишком молод для роли. И есть проблема с авторскими правами. Нужно найти продюсера, который поверит в меня и приобретет права на экранизацию. Или подождать, пока достигну нужного возраста. Или самому стать продюсером.

— С Романом Балаяном Вы работаете второй раз. Каков он как режиссер, в чем особенность его манеры?

— Жена моя Вика Толстоганова знает Балаяна по Кинотавру, когда он накрывает столы, столы ломятся, он не позволяет за себя заплатить, всех угощает. Парадокс в том, что человек, который любит так жить, снимает очень серьезное кино.

— Фильм «Райские птицы» снят по мотивам романа Дмитрия Савицкого «Вальс для К.» и его же повести «Ниоткуда с любовью», название которой отсылает к стихотворению Бродского. Насколько, на Ваш взгляд, можно экранизировать стихотворный текст?

— Я сейчас как раз думал о человеке, который смог бы написать стихотворный текст для кино. Может быть, драматург и поэтесса Лена Исаева возьмется за это. Мне сейчас это очень интересно.

— Сами Вы чьи стихи читаете?

— А вот поэзия мне интересна вся. Лет 15 назад я считал, что лучше Марины Цветаевой нет никого, что она сердце поэзии. А потом я подошел и к мужской поэзии.

— А на книжной полке что стоит?

— Сегодня переставлял книжки. Учебник Митты «Кино между адом и раем». Книжек пятнадцать из серии «Библиотека кинодраматурга», сборники Бодрова, Рязанцевой, Данелии. Стоит Анатолий Найман. Стоит Шишкин. Улицкая, конечно, стоит. Мое открытие этого года — Захар Прилепин, я считаю, что он гений, наверное, номер один у меня сейчас. Очень хорошая молодая проза.

— Вы играли в пьесах современных авторов и классических драматургов. Что, по-вашему, отличает произведения прошлого от пьес нынешних? Считаете ли вы, что современная драматургия стала более нервной, менее цельной, не отражающей реальности, «идущей впереди времени как часы»? Не стал ли сегодня театр замыкаться на самом себе, играть пьесы для понимающих, критиков, коллег, актеров, интеллектуалов?

— Искусство вообще склонно, наверное, замыкаться на себе. Я понимаю, почему кино, которое мне нравится, может не нравиться большинству. Искусство всегда живет в каком-то отрыве, наверное. Но вместе с тем деньги, коммерция не дает ему оторваться, потому что зритель всегда голосует рублем.
По поводу современной драматургии — не могу сказать, что Сигарев стал более замкнутым, нет. Если вспомнить классиков — Чехова, Гоголя. Драматургов и так очень немного, людей, которые могут написать драму, да еще с большим количеством людей.

— В театральных постановках реакция зрителя меняет ощущение от спектакля в целом? Или на это не так обращаешь внимание?

— Я уже лет 5−6 сотрудничаю с английским режиссером Декланом Доннеланом, и он говорит, что нельзя потакать истерикам зрителя. Но вместе с тем, мы приезжаем в Венесуэлу, там начинают ржать, и ты говоришь: о, какая хорошая публика сегодня была. Понятно, что латиноамериканцы – прекрасная публика, потому что они очень открыты, или австралийцы, а кто-то, как французы или китайцы, отстранен, и конечно, теряешься немного.

— Зритель театральный и кинотеатральный – это один человек?

— Нет, конечно, нет. Про театрального зрителя же можно бесконечно говорить. Мы играли «Двенадцатую ночь» в театре Пушкина в Москве. Мой первый выход, я выбегаю через зал и выхожу тоже через зал. В платье — я играю Виолу. И я слышу, что там происходит:

— Это что, про пидорасов?
— Нет, подожди, Миша, это хороший спектакль.
— Да ты че, куда меня привела, что здесь такое происходит?

— Ну если бы они были заранее туда посажены, это бы тоже был номер, в стоппардовском духе.
Гоголю хорошо было, ему Пушкин мог подсказать. А каких сюжетов не хватает современному кино, у которого нет Пушкина?

— Я бы снимал про стариков, про старшее поколение. За границей вы приходите в ресторан, там сидят пожилые люди. У нас — нет.

— Кино должно быть социальным, должно заставлять задумываться или утешать? Какая функция первична – эстетическая или воспитательная?

— Лев Аннинский недавно в передаче на первом канале процитировал Герцена, который сказал, что мы не врачи, мы боль. То есть кино обязательно должно быть социальным. Дающим надежду, но болящим.