Сегодня юбилей Ингмара Бергмана. Ему девяносто. Но, конечно же, для всех нас он человек из разряда вечных. Как Моцарт. Как Пушкин…
Бергман был рожден, чтобы понимать, видеть и страдать от понятого и увиденного. Говорят, это крест литераторов. Но ведь он и был литератором. Автор сценариев почти всех его картин – он сам.
В его личности кино и литература не просто нашли общий язык – срослись, как обожаемый им крупный план и слово, звучащее за кадром.
Когда я только начала знакомиться с Бергманом (период интенсивного впитывания – 14−19 лет), мне казалось, что истинный кинофильм – это поднесенное (максимально близко) к моему л и ц о страдающего человека и человеческое слово, иногда просто звук (шепот, крик) – свидетельство отчаянной попытки быть понятым и очевидным.
Слово и лицо – и больше ничего не надо… И тайна проявляется. Будто волшебная пленка.
…Всегда есть
Но открытие смерти, силы страдания и жизни духа (духовной жизни в себе) произошло благодаря Ингмару Бергману. Мне кажется, он познакомил меня с самой собой как с человеком раньше религии.
Первый фильм. Мне 14 лет. «Седьмая печать». Тогда я точно поняла, что умру, но не только… Еще я почувствовала свою силу – уверенность, что смогу преодолеть страх.
17 лет. «Персона». О! С тех пор я знаю, что такое настоящее молчание, стыд, отрешенность, погруженность в себя… Взволнованность смыслом.
Потом. «Лето с Моникой». Как страшно любить!
Дальше. «Волшебная флейта». Я влюблена в лица людей. Я наблюдаю за ними как камерой. Мне хорошо! Потому что есть лица как Моцарт…
«Шепоты и крики». Я знаю, что боюсь откровенности. Боюсь прикасаться. Я отворачиваюсь в попытке помочь!
«Фанни и Александр». Это мое детство?! Хочу ли я свободы от него? Неужели семья – это страшно?! Отчаяние.
«Сарабанда». Меня убивает голос крови… Но я все еще боюсь и пытаюсь, боюсь и пытаюсь л ю б и т ь! О, сколько во мне нежности. Но желание ее скрыть… Оно убивает…
Это всего лишь несколько вспышек, взлетов кардиограммы под названием «м о й Б е р г м а н». Их, конечно же, больше, и неумелым словом можно только намекнуть на них.
А вывод таков. Бергман — гений. Не кино, не театра, не литературы… Нет.
Он гений попыток понять человека. Разгадать его тайну, разгадать странным образом — скрывая ее сложным, немногословным, жутким, нежным – вечным — языком своего иррационального кино.