Мне почему-то всегда очень стыдно за то, что отношусь к американскому кино как к чему-то второстепенному, неважному, несложному (ну за исключением избранных Единиц, конечно). Вроде как, это для европейцев определенный мировоззренческий штамп. И надо не быть как все. (Т.е. любить американцев)). Надо быть толерантной, терпимой, политкорректной, всеми силами вырывать из себя ростки ксенофобии, которую лично я определяю как брезгливость к чужому. И вот очень захотелось объяснить самой себе, что именно в американском кино, а значит – культуре и способе жить — мне неблизко и неинтересно.
Начнем с того, что уверенность самообман. Иллюзия законченности и успеха. Остановка в пути. Уверенность не дает толчка к росту. Она однолика и одномерна. Она намеренна. (Любое чувство, ощущение, в коем нет спонтанности – ложь). Уверенность не ищет и не ждет. Прозябает. Она нарциссична, одержима собой, а значит, замкнута на себе. Кольцо уверенности – начало, поедающее свой конец. Змея, кусающая свой хвост. Уверенность проповедуют карнеги-американцы, а значит она поверхностна и идиотична, как их масскультовый лидер Кинг-Конг, который стучит себя ручьями в грудь, забравшись на вершину мира. Стоит ли говорить, что вершина эта – башня Вавилонская. Слезай дружок, ошибешься. Или ушибешься? Так вот хочется сказать ему. Но блин, пафос-то сейчас не в моде. И спасибо за него уже давно никто не говорит.
У японцев есть очень поэтичный афоризм, который могу не воспроизвести, а лишь пересказать. Растет колосок, на котором зреют зерна риса. Как он называется? Тоже рис? Так вот когда он созревает, полон спелых – совершенных – зерен, он клонится к земле не от тяжести даже – от наполненности, переполненности, полноты. Этот афоризм об истинной скромности, о позе склоненности, противоположной Кинг-Конгу.
Этот колос переполнен надежд, в нем рост, развитие, безупречность. В нем жизнь. В нем начало тысячи жизней. В нем Бог.
Надежда – предельно творческое, созидательное состояние, жизнь в свете мечты, идеала, страсть о чуде. Синоним веры. Надежда нелепа, нелогична, необъяснима рассудком, потому, в отличие от уверенности, не заземлена. Она скромность. Она спонтанна. Она трепет. Она удивление. В ней нет места унынию и смерти. Она животворит…
Простите за пафос. Сейчас пошучу.
Булгаков так хорошо – по-джентельменски красиво – обошелся с уверенным и придающим уверенность другим М. Берлиозом. Этот умный мужчина потерял то, что придавало ему уверенность. И конечно, Аннушка тут ни при чем.
Один знакомый студент на вопрос, чего вам не хватает, ответил красиво и лаконично: «Живых, наставника, ее и себя». В этом читается надежда?
Так вот – американцам всего хватает. Они в этом уверены.
